УЧЕБНИКИ N 52
Много поэтов – хороших и разных
Прашкевич Г.М.
Самые знаменитые поэты России.
М., Вече, 2001
Перед нами – биографии самых известных
русских поэтов, от Михаила Ломоносова и Гавриила
Державина до Николая Рубцова и Иосифа Бродского
– всего 56 имен. Автор, сам поэт, не анализирует
проблемы поэтики и эволюции поэтического языка,
оставляя эти темы филологам, а сосредотачивается
на фигурах выдающихся поэтов, больше цитируя не
стихи, а автобиографии. Он предпочитает избегать
оценочных суждений, надеясь, что «читатели сами
определятся в изумительном разнообразии русской
поэзии». Как справочник книга Геннадия
Прашкевича представляет большую ценность и
будет полезна на уроках литературы как
школьникам, так и педагогам. Мы узнаем много
интересного о давно знакомых поэтах. Так,
баснописец Иван Крылов одно время свои основные
доходы получал не от занятий литературой, а от…
карточной игры, «в которой он оказался
величайшим и дерзким мастером (а говорят, и
фокусником)». Карты обеспечивали немалую часть
доходов и другого поэта и издателя – Николая
Некрасова, который часто играл с министрами и
всегда выигрывал (наверное, тоже был фокусником).
А Василий Жуковский, по словам другого поэта,
князя Петра Вяземского, «был не только гробовых
дел мастер, как мы прозвали его по балладам, но и
шуточных и шутовских дел мастер… По натуре
идеальной, мечтательной, несколько мистической,
в нем были и сокровища веселости, смешливости: в
нем были зародыши и залоги карикатуры и пародии,
отличающиеся нередко острою замысловатостью».
Пушкин в одном из писем признавался: «Я устал
зависеть от хорошего или дурного пищеварения
начальника, мне надоело, что со мною в моем
отечестве обращаются с меньшим уважением, чем с
первым английским шалопаем». А Грибоедов
утверждал: «Искусство в том только и состоит,
чтобы подделываться под дарование, а в ком более
вытверженного, приобретенного потом и сидением
искусства угождать теоретикам, т. е. делать
глупости, в ком, говорю я, более способности
удовлетворять школьным требованиям, условиям,
привычкам, бабушкиным преданиям, нежели
собственной творческой силы, – тот, если
художник, разбей свою палитру, и кисть, резец или
перо свое брось за окошко; знаю, что всякое
ремесло имеет свои хитрости, но чем их менее, тем
спорее дело, и не лучше ли вовсе без хитростей?.. Я
как живу, так и пишу свободно...». Русская поэзия
всегда в своем развитии преодолевала
замысловатые теории и стремилась к гениальной
простоте.
Это сознавали и поэты XX века, пережившие
революционную бурю. Александр Блок в 1918 году
пророчески писал: «Художнику надлежит знать, что
той России, которая была, нет и никогда не будет,
Европы, которая была, нет и не будет. То и другое
явится, может быть, в удесятеренном ужасе, так что
жить станет нестерпимо. Но такого рода ужаса,
который был, уже не будет. Мир вступил в новую эру.
Та цивилизация, та государственность, та религия
– умерли. Они еще могут вернуться и существовать,
но они утратили бытие… Не забудьте, что Римская
империя существовала еще около 500 лет после
рождения Христа. Но она только существовала, она
раздувалась, гнила, тлела – уже мертвая…» Нашу
поэзию от гниения спасало постоянное обновление
формы. Из новаторов, активно вводивших в поэзию
новые словоформы и обычно причисляемых к
поэтическому авангарду, в книге Прашкевича, к
сожалению, нашлось место только Велимиру
Хлебникову, но не обэриутам Даниилу Хармсу и
Александру Введенскому. Ну уж нобелевского
лауреата Иосифа Бродского обойти было никак
нельзя. А он подчеркивал в нобелевской речи:
«Человек принимается за сочинение стихотворения
по разным соображениям: чтоб завоевать сердце
возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к
окружающей его реальности, будь то пейзаж или
государство, чтоб запечатлеть душевное
состояние, в котором он в данный момент
находится, чтоб оставить – как он думает в эту
минуту – след на земле. Он прибегает к этой форме
– к стихотворению – по соображениям, скорей
всего, бессознательно-миметическим: черный
вертикальный сгусток слов посреди белого листа
бумаги, видимо, напоминает человеку о его
собственном положении в мире, о пропорции
пространства к его телу. Но независимо от
соображений, по которым он берется за перо, и
независимо от эффекта, производимого тем, что
выходит из-под его пера, на его аудиторию, сколь
бы велика или мала она ни была, – немедленное
последствие этого предприятия – ощущение
вступления в прямой контакт с языком, точнее –
ощущение немедленного впадения в зависимость от
оного, от всего, что на нем уже высказано,
написано, осуществлено…»
Ваше мнение
Мы будем благодарны, если Вы найдете время
высказать свое мнение о данной статье, свое
впечатление от нее. Спасибо.
"Первое сентября"
|