ОДИНОКАЯ ТЕТРАДЬ

Тревожное небо Ленинграда

Ровно шестьдесят лет назад, в сентябре 1941 года, началась блокада Ленинграда. Сегодня мы публикуем отрывок из рукописи Натальи Григорьевны Завалишиной – блокадницы, ныне живущей в Нижнем Тагиле. Наталья Григорьевна родилась за три года до начала Первой мировой войны в семье петербургского историка и библиофила Григория Котлярова. Девочка росла в Царском Селе в окружении писателей, поэтов, художников. Кузьма Сергеевич Петров-Водкин написал портрет Наташи Котляровой, когда ей было 18 лет. Портрет называется “Девушка у окна” и находится в экспозиции Русского музея. Подробно о судьбе Натальи Григорьевны Завалишиной мы рассказывали в номере “ПС” от 11 марта 1997 года.

О войне и блокаде написано и рассказано очень много. Большинство писавших о блокаде были активными тружениками, все свои силы вложившими в оборону Ленинграда.
Я была одной из тысяч тех ленинградцев, кто без паники, с осознанной дисциплиной пережидал блокаду, ничего не внося в жизнь города. Одна из тех, на кого тратились драгоценные граммы хлеба, кто не сумел уехать вовремя и этим приумножил страдания других.

* * *

Восьмого сентября был “Наталин день”, и в Ленинграде по старинке многие его отмечали. Мне удалось даже достать легкого вина. Вечером заехал мой муж Алеша и привез мне книгу Стендаля с надписью: “Моей любимой жене и другу в тяжелый год в надежде на будущие счастливые, долгие годы”.
После чая сидели, тихонько разговаривая, когда прогудела тревога. Алеша досадливо посмотрел на часы – в семь ему надо было быть на Финляндском вокзале. Тревога затянулась, она не была такой безобидной, как прежде.
Мы вышли. Впервые город горел. Огромная, неподвижная масса какого-то компактного дыма – красного снизу и клубисто-белого наверху – конусообразно висела над городом. Позднее стало известно, что это горели знаменитые Бодаевские склады с основным запасом продовольствия для Ленинграда.
Я проводила Алешу до трамвая. Через час снова стали бить зенитные орудия на крышах домов. В передней была глубокая ниша, далеко от окон. В ней мы все и сели. Послышался гул летящего самолета. Дальние зенитки замолкали, ближние отзывались. После гулкого уханья одной из них в тишине резко слышался цокающий звук падающих на мостовую осколков. Этот звук леденил сердце. Со свистом упали первые бомбы. Инстинктивно прижав к себе дочку Иринку, я кинулась к дверям. “Где убежище?” Его не было ни в доме, ни поблизости.
Дом покачивался. Один раз из-под ног ушел пол. Дочь гладила меня и говорила: “Сама говоришь – это неопасно, а так дрожишь”.
Все последующие дни стали одинаковыми. В шесть вечера начиналась тревога. Убежищ не хватало. С растерянными лицами метались люди. Днем я обошла несколько убежищ, но никуда не пускали, так как было переполнено. Только в одном из них, далеко от нашего дома, удалось договориться, и мы стали уходить туда перед шестью часами. Я укладывала Иринку спать на скамью, ножки которой стояли в воде.
Не имея постоянного места в бомбоубежище, мы, переговорив с Шишковыми (Шишков Вячеслав Яковлевич – русский прозаик и драматург) по телефону, перебрались в центр. Вячеслав Яковлевич достал нам пропуск (для матери и ребенка) в писательское бомбоубежище.
Переезжали мы с нашими несложными пожитками уже в шестом часу. Трамваи были переполнены. А когда мы оказались в самом начале Невского у Адмиралтейства, загудела сирена. Все высыпали из вагонов. С правой стороны небо уже окрасилось в розовый цвет дальнего пожара. Толпы спешно растекались по убежищам.
Наконец мы добрались до дома с так называемой “писательской надстройкой” и провели ночь на полу в единственной комнате Шишковых на верхнем этаже.
Это был дом Екатерининского времени, построенный на века. На каждом этаже были нескончаемые коридоры и толстые стены. Вот в этот коридор первого этажа и выходили во время тревоги обитатели дома: молчаливые сестры Дейнека, профессор Томашевский со своей семьей. Он садился на скамью, застегнутый на все пуговицы демисезонного пальто, в фетровой шляпе, и, развернув газету, читал ее в продолжение всей тревоги.
Он был совершенно такой же, каким я помнила его на лекциях в Институте истории искусств. В углу, завернувшись в шаль, одинокая, с мучительным выражением лица, сидела Анна Ахматова.
После первого налета мы с Иринкой переходили на ночь в убежище под Малым оперным театром на площадь Искусств, куда Вячеслав Яковлевич достал нам пропуск в отсек “матери и ребенка”.
С тех пор мы привыкли спать в любой обстановке, при любом шуме. В среднем отсеке помещалась, так сказать, аристократия нашего убежища: дочь профессора Эйхенбаума со своими девочками лет двух и шести. Там же ночевала жена поэта Заболоцкого с детьми и постоянно обитал артист оперетты орденоносец А.А.Орлов со своей женой, бывшей балериной Марией Николаевной.
Чудесные артисты Малого оперного театра Елизарова и Атлантов спускались из своей квартиры с завернутым в одеяло крупным мальчиком (он стал знаменитым оперным певцом) и трогательно заботились о нем. Он был тяжело болен.
Я старалась и здесь создать видимость мирной жизни. Все раскладывала по местам, перед сном читала Ирине книги и укладывала ее спать.
17.Х. Я писала мужу о посещении филармонии: “В два часа дня пошли в филармонию, и я, как вошла в зал без тебя, так начала плакать...”
Очень уж прочно закрепился у нас довоенный образ жизни и прежние интересы. Филармония была нужна. В те дни муж писал мне: “Я беспокоюсь о вас. Знаю, что у вас вчера был плохой вечер. Все мы, имеющие семьи в Ленинграде, вышли и смотрели в сторону города...”
Алеша приезжал в Ленинград довольно часто. Идем, бывало, по лестнице и вдруг в пролете ее видим верх военной меховой шапки. Она точно летит все выше и выше. Потом она закидывает голову и радостно улыбается нам. Особо радовался он, когда мы высыпали на стол содержимое его мешка: вымененные на табак и папиросы картофелины, кусочек жмыха, горсточку крупы. Как-то привез выданные ему в полку чайник и кружку. Они казались ему удивительно хорошими, так как и на них он переносил любовь к полку и к товарищам.
Город постепенно замирал. Крепчал мороз, понемногу уничтожалось все деревянное: сараи, заборы. Все меньше выдавали по карточкам. Замолкли радиоточки в домах. Остановились трамваи.

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"