ИЗ УТОПИИ В УТОПИЮ

Прокрустово ложе: конкурс продолжается?

Сейчас прошлое искушает нас так же, как еще недавно искушало будущее. Отчаянная попытка обрести утраченные идеалы может оказаться новым духовным пленом.

Многие до сих пор смешивают фундаментализм с традиционализмом. Однако фундаментализм рвет с традицией почти так же резко, как левый радикализм. Это своего рода революция – с утопией светлого гармонического прошлого вместо светлого гармонического будущего. Немного подумав, можно поменять местами термины сравнения и рассматривать фундаментализм как норму, предоставив роль парадокса западному утопизму. Получится взгляд на революционный марксизм как на фундаментализм наизнанку. При этом сразу теряют свою парадоксальность некоторые хорошо известные черты революционного марксизма: догматика, ортодоксия, юридические санкции за неверие и т.п. Между ортодоксальным марксизмом и фундаментализмом ислама есть структурное сходство, и вполне возможен их союз.
Источник обоих движений – потрясенное сознание интеллигента. Причины, вызвавшие потрясение, совершенно реальны: нарушение пропорций культуры, превращение разума из слуги целостного человеческого духа в господина, затерянность в частностях, упадок качества жизни. Это не новая проблема. Но современность ее очень обострила.
Дифференциация, связанная с развитием, – не безусловно положительный процесс. Сплошь и рядом развитие приводит к такому разрушению целостности, что общество может погибнуть – если не будут найдены новые социальные интеграторы. Когда культура проста, “неразвита”, то в ней как-то выражено, может быть, наивно, то, что дает жизни смысл. Главное еще не вынесено из плоти культуры, но разлито по ней в целом. Потом главное приходится записывать, и его можно потерять.
Современный кризис в чем-то подобен кризису Осевого времени, и выход невозможен без каких-то великих религиозных и нравственных сдвигов – от буквы к духу. Одна из составляющих этих сдвигов – повышение требовательности к отдельному человеку. В рамках христианской культуры – превращение крещеных в подлинных христиан, свободных от ненависти, готовых довольствоваться скромным набором вещей и неутомимых в накоплении духовных богатств; во-вторых, это углубление диалога между религиями, поиски понимания единого духа в многообразии форм, поиски взаимного понимания.
Людей, способных к подлинному диалогу, немного. Подавляющее большинство не чувствует общей души, возникающей в диалоге, и торопится высказать не эту душу, а свои собственные, иногда очень не новые мнения. Поэтому единство в диалоге кажется невозможным и подлинный диалог вызывает страх: как бы не затеряться в нем. Вместо единства в диалоге предлагается единство в догмате, а всему недогматическому объявляется война.
Острое чувство затерянности в огромном чужом мире вызвало ряд попыток внести чужое за этнические рамки, за конфессиональные рамки. В этом есть что-то напоминающее варварство. В варварстве ведь была своя духовность и “своя идея”. По сути дела, все варварские походы против цивилизации имели одну главную цель: остановить процесс развития, разрушительный для племенной нравственности, истребить седалища порока. Для своего народа Чингисхан был пророк. Коммунисты, нацисты, фундаменталисты – его прямые наследники. Они лишены варварской наивности, но наивность (или простота пролетария) становится их идеалом. Интеллигенция раскалывается между рациональным решением задач, требующих глобальной солидарности (Сахаров), и романтическими проектами (Солженицын). Когда такие проекты становятся грубо простыми и захватывают массы, происходят взрывные движения (в Германии, в России, в Китае, в Иране).
В России, на пепелище коммунистической утопии, возникает иллюзия, что все несчастья – от разрыва с церковью, и на семь бед есть один ответ – воцерковление. Я был бы счастлив, если бы такое простое решение оказалось реальным. Но вот перед нами Ливан, где религиозные общины сохранили влияние. Они стали своего рода племенами и ведут между собой бесконечные войны. Вот перед нами Индостан с кровавыми конфликтами между индуистами и мусульманами, индуистами и сикхами. И, наконец, – Югославия...
Недавние торжества, посвященные Кириллу и Мефодию, создателям славянской письменности, вызвали щемящее чувство грусти. Идея панславизма, достаточно устаревшая для Европы, вращалась на холостом ходу. А в это время православные сербы и католики-хорваты, говорящие на одном и том же языке, убивали и калечили друг друга. На Украине православная церковь раскололась на три общины (и есть еще четвертая – католиков греческого обряда). В России есть иерархия, подобранная по советским канонам, и две другие православные церкви, вышедшие из подполья. Отношения между ними очень далеки от христианской любви. Еще острее ненависть к инославным, особенно к масонам, которых иерархи, священники и старцы изображают воинством сатаны.
Идея воцерковления содержит в себе скрытое допущение, что есть одна истинная церковь, а остальные не в счет. Это средневековое понимание дела. Средневековый человек просто не имел выбора. Если он родился в православной стране, то быть ему православным, а если в католической, то католиком. Это практически возрождало племенной образ жизни: один народ – один бог.
Есть горячие современные сторонники возвращения к племенному строю: самые последовательные из них сползают в язычество. Но мы живем в открытом мире, нас вербуют исповедники разных вер. Большинство русских, затронутых религией, – православные Московской патриархии, но монолитности нет, и без грубого насилия ее нельзя создать.
Кажется огромным успехом выход церкви на телеэкран. Однако глубины православия при этом сразу блекнут, и люди, помахивающие кадилом, вызвали новую волну атеизма.
Современный опыт заново поставил под вопрос одну из важнейших мыслей Достоевского, подхваченную Серебряным веком: “Если Бога нет, то все позволено”. Вернее, не саму эту мысль, а ее продолжение: если Бог есть – есть препятствие на пути преступника… Достоевский имел в виду Бога в сердце. Бог в уме никак не помешал религиозным войнам, религиозному терроризму – и сейчас не мешает. Идеология сплошь и рядом только давала оправдание и выход накопленной ненависти. Таким же оправданием на сегодня может стать борьба с безбожием. Что здесь может дать воцерковление? Какая церковь может быть действительно вселенской? И действительно полной любви?
Я думаю, что многие современные религиозные движения религиозны только по форме, а по сути – это религиозно окрашенные массовые идеологии, идеологии тоталитарного типа, движения, направленные в прокрустово ложе. И есть опасность вырваться из одного прокрустова ложа только для того, чтобы попасть в другое.