Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №18/2001

Вторая тетрадь. Школьное дело

Знания и достоинство

Что уходит? Что начинается сегодня в школе?

5-2.ht6.jpg (21130 bytes)
Мы впервые публикуем сегодня снимок Юрия Владимирова, сделанный в Переделкине в тот же день и на том же месте, что и знаменитый снимок новаторов, опубликованный в “Учительской газете” 18 октября 1986 года. На нем все участники встречи, не считая М.Щетинина, приехавшего днем позже: Ш.Амонашвили, Л.Никитина, С.Соловейчик, С.Лысенкова, В.Матвеев, Б.Никитин, В.Шаталов, В.Краковский, И.Волков, А.Адамский, Г.Алешкина (московская учительница, помогавшая проводить встречу), Е.Ильин. Здесь родилось понятие “Педагогика сотрудничества” – педагогика, в которой знание и достоинство не противоборствуют, а соединяются.

И снова я на этой просторной веранде с широким крыльцом. Вот здесь, у окна, сидел тогда Шаталов, здесь – Лысенкова, здесь – Амонашвили. Щетинин опоздал на день, потом он устроился у дверей, рядом с Шалвой Александровичем. Караковский у другой двери, Ильин, Волков, Никитины справа. Галя Алешкина, московская учительница, готовила на кухне кофе. А у стола, посреди длинной поскрипывающей скамейки, сидел Владимир Федорович Матвеев и направлял движение идей, решительно отсекая все лишнее и быстро подхватывая важное. Мы договорились тогда: школу не ругать, на гонения не жаловаться, друг другу не возражать. Регламента не было, каждый говорил, сколько считал нужным, никто никого не оспаривал. Мысли или подхватывали, или нет. Фразы “вы не правы”, “я хотел бы поспорить” или “я не согласен” были запрещены. Дружелюбие царило в этой комнате.
Через три недели была опубликована “Педагогика сотрудничества” – переделкинский манифест. Помните? 1986 год. 18 октября. “Учительская газета”. Накануне мы оттиснули десять экземпляров полосы, Матвеев собрал самых известных педагогических журналистов из всех центральных газет, и они до вечера вносили поправки в текст. Все думали: печатать? Не печатать? Что будет?
Напечатали – и как будто вздох прошел по школьной стране: “Наконец-то!”
Осень 86-го… Коллективные материалы печатались каждую неделю: “Сотрудничество в школьном классе”, “Инспекторы за сотрудничество”, “Ученые за сотрудничество” – это когда было? Вчера? Или в прошлом веке, в позапрошлой, не нашей эре?

Недавно меня спросили:
– А если бы сегодня собирать лучших педагогов страны, кого пригласить?
Пришлось задуматься.
Что-то кончилось в школьной жизни и что-то начинается.

Со школой было то же, что и со страной.
Все люди на свете хотели бы жить свободно и чувствовать себя равными. Это так называемые вековые мечты. Они потому и вековые, вечные, что неосуществимы, а неосуществимы они по причине, о которой почему-то не все знают: потому, что свобода и равенство противоречат друг другу. Чем больше свободы, тем меньше равенства. Если же пытаются установить экономическое равенство, то народ нищает и теряет свободу.
Социализм объявил, что он решил эту задачу, что вековая мечта сбылась или вот-вот сбудется. Здесь и кроется неправда – основная, коренная неправда, из которой проистекают тысячи других лжей, неправд, безумств, расстрелов, несчастий для миллионов людей, поначалу соблазненных обещанием дать и свободу, и равенство. В действительности просто обменяли свободу на равенство, да и то мнимое, ибо равенство в бедности, “планируемая бедность”, как говорят социологи, вовсе не то, о чем люди мечтают веками. Вековая мечта – не о том, и она по-прежнему несбыточна.
Но когда утопию (то, чего нигде нет и быть не может) пытаются осуществить, она неизбежно превращается в антиутопию: нежизненное можно внедрить в жизнь только насилием и обманом.

Примерно то же самое, что со страной, произошло и со школой.
Кто против школы, где все дети, невзирая на способности и характеры, хорошо ведут себя, на глазах развиваются, сохраняют индивидуальность, прекрасно учатся?
Вековая мечта.
Как и социализм, она была объявлена осуществленной. Почти стопроцентная успеваемость при самых трудных в мире программах. В США лишь четыре процента старшеклассников изучают физику, а у нас – все. И все успешно. Второгодников очень мало. Почти нет преступности.
Как и в экономике, этот абсурд поддерживался тем единственным способом, каким можно поддерживать абсурд, – насилием и обманом. Насилие и обман были не частью школы, не виной авторитарных педагогов и партийных бюрократов, а необходимостью, непременным условием существования школьной системы, в которой несбыточное выдавалось за сбывшееся. Когда насилие и обман были ослаблены, школа покачнулась – и тут же, разумеется, поднялся крик о том, что министерство разваливает ее. Верните все на место!

Однако эпоха насилия и обмана в школе кончается.
Что же теперь – свобода и процветание?
Не тут-то было. И дело вовсе не в том, что, как пишут, школа не приучена к свободе, или слабые учителя, или плохие учебники, или не те программы, или не хватает компьютеров, или зарплата низка, или нет в обществе внимания к школе, или не поняли мы, что школа – ведущая сила истории, или нет заинтересованности в знаниях, или плохие пединституты и неправильно в них принимают, или перегружены классы, или не те у нас ученые и опять не ту академию избрали, или неопытны чиновники в министерстве – все эти причины, каждая из которых что-то значит, все они по отдельности и даже все вместе не объясняют того главного, из-за чего и при полной свободе, и при всех возможностях, и даже при самых больших деньгах школа все равно во что-то упирается.
Какая-то есть невидимая, неявная, необъявленная причина всех трудностей.
Загадка. Ну просто загадка – почему о самой главной школьной трудности никто не говорит и не думает? Ведь все так очевидно, на самой поверхности лежит.

Прежде я никогда не ездил за границу, и лишь в самые последние несколько лет удалось побывать в школах Аргентины, Франции, Швеции, Англии, Германии, США, и я убедился в том, о чем давно подозревал: западная школа не умеет учить всех детей подряд. Там хорошо учат лишь отобранных. Поэтому школа в этих странах подвергается такой критике, какая нам и в страшном сне не приснится. Каждая большая газета ежедневно помещает по две-три статьи о школе, и все – бранные, все предвещают национальную катастрофу. Обвинение одно: школа не дает знаний. У меня тоже сложилось такое впечатление, и наши десятиклассники, месяц по обмену проучившиеся в Америке, говорили мне, что там учиться до смешного легко по сравнению с нашей школой, потому что там знаний дают в несколько раз меньше, а домашние задания смехотворно легкие, не то что у нас: сидишь, сидишь… На днях приехал знакомый инженер, переселившийся в Англию. Привез дочку на лето заниматься физикой и математикой, потому что тамошняя школа отстает от нашей на два или три года.
Так что же – здесь школа хорошая, а там плохая? Мы все-таки впереди планеты всей? Нет, кажется, педагогической статейки, в которой не упомянули бы о том, что американцы перестроили школу после первого советского спутника.
Действительно, перестроили, истратили большие деньги. А через тридцать лет снова пишут, что школа не дает знаний, отстает, и снова готовы перестраивать ее, теперь не на советский, а на японский манер, потому-де, что японские автомашины продаются лучше американских, – снова виновата школа. Школа во всех странах крайняя, учитель всюду виновник всему.
Но все не так. И наша школа не столь уж блестяще учит, как думают в мире, просто никто не выявлял подлинной успеваемости – может случиться, что она не превышает и тридцати процентов. И американская школа не так уж плохо учит, иначе как бы она могла четверть выпускников передавать в университеты? Школы эти нельзя сравнивать, потому что у них разные цели.
У нашей школы, чтобы там ни говорили о развитии, воспитании и прочем, одна и одна цель – знания. Правдами и неправдами вбить в ребенка знания и умения.
У западной школы в отличие от нашей не один, а два приоритета. Американская школа, например, учит как может, но еще ее заботит нечто такое, о чем у нас и не знают толком, – внутреннее достоинство. Это не то, что внешнее, не о том, что не унижать и не обзывать ребенка, не о том, о чем говорится, например, во фразе “защита чести и достоинства”; это совсем другое – внутреннее чувство своей собственной значимости в этом мире, которое западная школа старается (хоть и не всегда удачно) привить ребенку с самых ранних лет. Цени себя, знай себе цену, не чувствуй себя хуже или ниже других, ты ничуть не хуже взрослых и важных людей, ты всем ровня – смело подавай руку каждому.
Внутреннее достоинство – высшая ценность, на внутреннем достоинстве держится и совестливость, и трудолюбие, и доброе отношение к людям, и умение справляться с жизнью. Для общества с конкуренцией школа должна готовить не юных бизнесменов, это не ее дело, а людей с достоинством – оно необходимо и предпринимателю, и наемному работнику.

Но вот противоречие, вот истинная причина всех без исключения школьных трудностей, она не наша, не особая, она одна на весь мир: подобно тому как несовместимы свобода и равенство, несовместимы знания и достоинство. Лишь в среде способных знание увеличивает достоинство, в других же случаях знание можно вбить в детей, только унижая их, только разрушая их чувство внутреннего достоинства. Наша школа об этом не думает, у нее нет в списке приоритетов такой штуки – внутреннее достоинство. Американская же школа не может пойти на то, чтобы достоинство это разрушать. И если приходится делать выбор: знания или достоинство, американские педагоги делают его однозначно – достоинство. Пусть остается неграмотным, это плохо, за это общество школу критикует; неграмотный, но уверенный в себе, но с чувством достоинства. Наши педагоги говорят: нет, в интересах ребенка мы будем его учить, мы всучим ему аттестат, это социальное равенство – и выпускают людей все равно ничего не знающих и да еще измученных школьными унижениями, с разрушенным внутренним достоинством.
Вопрос: так что же делать школе – превращаться в подобие американской, сменить приоритеты?
Ответ: ни в коем случае. И свое разрушим, и чужого не возьмем. Осторожнее с переменами! Наша школа выбрала свой путь – еще тогда, в 1986 году, на переделкинской веранде. “Педагогика сотрудничества” и есть поиск такой школы, которая могла бы учить неотобранных детей, одновременно усиливая их достоинство. Нелепо прерывать этот поиск, объявлять открытия наших новаторов устаревшими. Если поиск прервется, то мы или вернемся к обману и насилию, или превратимся в дурное подобие западной школы и будем вечно ругать систему образования и за то, что она калечит детей, и за то, что оставляет их без основательных знаний.
Что кончилось? Время насилия и обмана, время замазывания противоречий.
Что начинается? Время признания и постижения противоречий, обновления приоритетов, время школы, которая старается дать всем детям и знания, и достоинство, но понимает, что это невозможно.
Однако стремится к невозможному, не отказывается от вековой мечты.

С. СОЛОВЕЙЧИК



Рейтинг@Mail.ru