В зоне строгого режима
Одни говорят, что армия и тюрьма – школа
жизни. Другие, как Варлам Шаламов, утверждали, что
опыт зоны – абсолютно отрицательный, он ничему
не учит. Нет никакой школы у зоны. Но все-таки они
есть, пустые здания общеобразовательных школ в
зонах строгого режима...Принцип свободы совести
трактуется сегодня и министерством, и академией
образования не в пользу свободы
Музлесдрев
Первое впечатление от лагеря, каким его
видишь, к счастью, со стороны, сильно расходится с
ожидаемым. Привыкнув считать российскую
грязновато-матерную обыденность «лагерной»,
попадая в настоящую зону, с изумлением
обнаруживаешь стерильную чистоту. До камешка
выметенный двор, белые бараки. В учреждении ОЕ
256/17 шел ремонт («Нет, не перестройка, – уточнил
начальник колонии Владимир Серов, – косметику
наводим своими силами»).
Лагерь основан при строительстве Волгобалта
(несколько лет назад отмечали юбилей).
Политических тут, говорят, не было, только
уголовники. Сейчас в колонии строгого режима
содержатся две тысячи мужчин. В основном
рецидивисты. Срок двадцать лет и больше – целая
жизнь. И в ней все как в обыкновенной: столовая,
баня, санчасть... Даже «дом престарелых» для
осужденных-инвалидов, безногих, безруких –
освобождению подлежат только раковые больные, да
и то на последней стадии.
В зоне пятнадцать отрядов, как их тут называют.
Человек по двадцать – в просторной, в общем,
комнате, кровати редко когда в два яруса, стены в
«кирпичиках», в коридоре декоративный камин –
произведение местного художника. «Ну что еще
нужно?» – бодро отвечает осужденный на вопрос
начальства о жизни. «Будем жить, куда денемся», –
посмеивается старший по бараку. Всякий раз, когда
на горизонте появляется лагерное начальство,
старший выскакивает, вытягивается: «Все будет
сделано». Суетится – место хлебное.
Выпекаемый здесь лагерный хлеб, кстати,
пользуется в райцентре спросом, его берут лучше
шекснинского. Но меню в зоне гурмана разочарует:
на завтрак – каша ячневая, на обед – борщ с кашей
пшенной, на ужин – только суп рыбный...
Экономика зоны – неотъемлемая часть экономики
страны или наоборот, в разные периоды бывало
по-разному. Соседнее учреждение № 12 получало
твердый госзаказ, именовалось «Музлесдрев» и
производило музыкальные инструменты;
родственное учреждение № 17 традиционно
занималось швейным делом. Заказчики были
солидные: Министерство внутренних дел,
Министерство обороны, шили спецодежду. Потом, как
повсюду, затрещало, и сегодня на производстве
удается занять от силы треть осужденных. Правда,
объяснило мне лагерное начальство, в последнее
время положение начало исправляться, снова пошли
заказы на брезентовые палатки, камуфляж, а на
внутреннем фронте – на рукавицы, ватники... В
целом и сегодня зона – центр труда и занятости
местного населения: вместе с заместителем главы
районного самоуправления Александром Зеляниным
мы прикинули, что только в одной колонии местных,
шекснинских, занято на разных службах больше, чем
на пищекомбинате или маслозаводе. И на вышках
теперь стоят тоже контрактники...
Встреча с учеником
Но общее ощущение – в зоне пустовато,
она явно рассчитана на большее количество
народу. Это при том, что сидят сегодня в России
миллион сто тысяч. Много. Но может сидеть еще
больше, и надо загодя думать, чем их занять.
Раньше не только трудились, но и учились. В
учреждении № 17 работала вечерняя (сменная) школа
на две тысячи человек. Педагогический состав
стабильный (платили пятьдесят процентов
надбавки), текучки не было. Проблем дисциплины –
тоже, на урок зеки ходили как на праздник, учителя
уважали. Учительница из Усть-Угольской средней
школы Галина Ивановна Федорова вспоминает, что
ее авторская программа, ныне широко известная в
крае, первоначально возникла «на химии». В
советские времена туда направляли
проштрафившихся граждан, тунеядцев наподобие
Иосифа Бродского. Некоторые были уже с высшим
образованием, но ничего не поделать –
записывались в одиннадцатый класс вечерней
школы. В этой среде «химиков» Галина Ивановна и
начала устраивать свои первые литературные
вечера, из которых позже выросла учебная
программа «Возвращенные имена»: о знаменитых
зеках вроде Варлама Шаламова родом из этих мест
или Ярослава Домбровского – из других...
Увы, сегодня зона перестает быть источником
литературного и педагогического творчества.
Взаимоотношения между колонией и школой
приобретают сугубо деловой характер: как
рассказывала заведующая отделом образования
Любовь Изюмова, приходится брать из зоны
спецодежду для учителей вместо зарплаты. В
колониях строгого режима по всей стране, от
Владивостока до Бреста, стоят пустые школьные
здания. Начальник лагеря № 17, посмотрев мою
визитную карточку, поинтересовался, нельзя ли
получить грант от Фонда Сороса на открытие школы.
В зонах остались только ПТУ, готовящие
швей-мотористок, кочегаров и работников иных
традиционных профессий. Диплом – всероссийский,
подтвердил сопровождавший меня в зоне
заместитель начальника колонии по
воспитательной работе Михаил Дичкин. В лагерном
ПТУ я поинтересовался, какая профессия
пользуется спросом. «Электромонтажник, – сказал
бывший вор, – самая популярная специальность».
«Тем более на халяву», – заметил другой пожилой
мастер.
В заключение этой педагогической главки – о
небольшом происшествии: мой спутник из
Вологодского департамента образования Валерий
Николаевич неожиданно столкнулся в зоне с бывшим
учеником. Тот первым увидел своего школьного
директора, и у него, сказал Валерий Михайлович,
были такие глаза... В них была не наглость, а
ошарашенность, потрясение увиденным, страх,
смешанный со стыдом.
Мы вышли из зоны, а мой спутник все никак не мог
прийти в себя. Почему он тут? Как это могло
случиться? «Никто не знает, что с тобой будет
завтра, как судьба повернется, – философски
прокомментировал эту встречу замначальника
колонии по воспитательной работе. – Как
говорится, от сумы и от тюрьмы...»
Лагерная копия Айвазовского
Колонна заключенных переходила плац.
«Можно сфотографировать?» – спросил я
начальника лагеря. «Сто-ять!» – закричал он, и
колонна замерла в профиль. Но даже если бы стояли
анфас, как снять лица (я не профессиональный
фотограф), глаза? Человека в зоне выдают глаза.
Иные вроде ничего – насмешливые, но чаще в них
такое накоплено невысказанное – за двадцать
пять лет... Но что можно разглядеть в
действительной жизни зоны, если идешь между
начальниками и только видишь как бы испуганные,
вспорхнутые взгляды заключенных. «Откуда вы?» –
спросили меня вдогонку.
Лагерь – это надолго, это жизнь здесь и теперь. О
другой жизни, даже если зона, как в Шексне,
находится в центре поселка, напоминает мало что.
Случайный приезжий, редкое письмо, свидание.
Имеющие большие сроки нередко не поддерживают
отношений с семьями, и они распадаются. В
соседнем лагере № 12 заключенные изготавливают
детские кроватки, двухъярусные, но увидят ли они
когда-нибудь своих детей? Впрочем, каждый месяц
несколько пар играют в лагере свадьбы...
Мне это все время подчеркивали: ничего
исключительного в зоне нет. Осужденные? Люди как
люди. Как живут? Как на свободе живут, так и тут.
Отношения? Обычные отношения, как в мужских
общежитиях...
Ежегодно по давней традиции проводятся дни
отрядов с приглашением родственников,
художественной самодеятельностью и смотром
полезных дел. «Ну как мы в прошлом году называли?»
– спросил начальник лагеря своего зама. «Встреча
коллектива осужденных с общественностью района
и области», – напомнил тот.
Массовые мероприятия проходят в клубе,
называемом на новый лад центром досуга. Длинный
белый барак со скамьями от стены до стены
напоминает шукшинскую «Калину красную». Сцена,
стол для президиума, трибуна с барельефом
чекиста № 1 (тут его никто не убирал, не надо и
возвращать). По стенам – новейшая российская
атрибутика: триколор, мачта корабля, Петр Первый.
«Желаем всем успеха, здоровья, скорейшего
освобождения». Пол цементный.
Еще есть кофейная, бильярдная, библиотека с
полным собранием сочинений Ленина. Библиотекарь
сказал, что больше всего спрашивают книги про
историю. «Историю тюрем?» – «Нет, просто
историю».
В екатерининские времена тюрьмы были украшены
именем императрицы: здание тюрьмы в Ярославле
построено в форме буквы Е, в другом месте – в
форме К, и так по всей России. Какой вид
открывается на тюрьму сегодня? Газеты читают,
телевизор смотрят, зона находится в курсе
политики.
«За Путина – не скажу, что весь преступный мир, –
сказал мне заместитель начальника колонии по
воспитательной работе. – Но...»
Из нововведений последнего времени: комната
психологической разгрузки (правда, пока
психолога-мужчину найти не могут), молельня с
приезжающим раз в месяц священником, спортзал со
снарядами и видеозал, по поводу которого вышло
недоразумение. «Фильмы отбираете?» – спросил я.
«Стараемся, – ответили, – чтобы не было
порнографии». «А стрельба?» Осужденные
усмехнулись. «Ну, стрельбу что ж, – сказал
заместитель начальника по воспитательной работе
Дичков, – все равно ведь на воле показывают».
А произведения здешней художественной
мастерской можно встретить в кабинетах районной
администрации, местном краеведческом музее, сам
эскизный проект которого выполнен заключенным.
Директор музея Сергей Соловьев рассказал
историю: в колонии увидели музейную копию
«Водопада» Айвазовского и долго смеялись:
оказывается, у них двое украли эту картину. «Там
такие художники, – восхищался музейный директор,
– портрет Ленина рисовали на рублях».
Одна картина лагерного художника была мне
подарена. Выполнена в холодных тонах: в озере
отражаются снежные вершины гор, ель на одиноком
острове. Места нездешние...
За примерное поведение дают отпуск. Для этого в
зоне оборудован гостиничный номер, в котором
можно пожить уединенно несколько дней. В комнате
есть все необходимое: кровать, стол, холодильник,
телевизор, на окне занавеска. Если за нее не
заглядывать, не видно ни колючей проволоки, ни
вышки.
Своему сыну я не советую
Обслуживают двухтысячный лагерь триста
человек, из них восемьдесят – рота охраны.
Немного, если учесть, что приходится следить за
каждым движением осужденного. Но за всеми не
уследишь. При мне в соседнем учреждении случился
побег, приезжала комиссия, искали с собаками по
району. Специалисты утверждают, что уйти можно
запросто, отсидеться в какой-нибудь сторожке.
За свои места персонал держится, хотя
вознаграждение незавидное. Младший инспектор,
лейтенант, служит 12 часов в сутки без выхода из
зоны, а получает тысячу двести рублей. Своего
жилья у многих нет. В связи с этим лагерное
начальство считает, что легче работать с
осужденными, чем с личным составом.
В то же время отношения по службе жесткие,
субординационные. Тут абсолютное единоначалие,
жестче, чем в армии, под начальником колонии,
полковником, замы-подполковники ходят по
струнке.
Как всякая деятельность, эта, лагерная, отбирает
людей с определенными качествами, накладывает
опечаток. В одной колонии я встретил кудрявого,
миловидного начальника с посаженными по-волчьи
глазами. Другой был коротко стриженный,
взрывчатый, напоминал блатного. Третий носил
темные очки, под Пиночета. Психологический
портрет лагерного персонала – это целая тема.
Мой дед, когда-то – страшно сказать –
заместитель начальника одного из островков
ГУЛАГа – ГУЛЖДС (главного управления лагерей
железнодорожного строительства), сам сидевший
там дважды, рассказывал, что ему встречались
разные начальники.
Дед помнил начальника большого ГУЛАГа, имя
которого до сих пор публично не произносится, а
звали его Матвей Давыдович Берман (их было
несколько братьев в НКВД, и все кончили
одинаково). Самого Бермана незадолго до того
сделали наркомом связи, он позвал моего деда и
сказал: «Я бы взял тебя с удовольствием, но ты же
знаешь, я жду».
«Чего он ждал?» – не понял я. «Смерти, – объяснил
дед. – Если человека назначали наркомом связи,
значит (это пошло после Рыкова), собирались
расстрелять. «А зачем они это делали?» – с ужасом
спросил я, пытаясь понять иезуитские игры. «А
черт их знает, – сказал дед. – Такая у них была
политика. Указание Сталина».
Сам дед попал в это ведомство на Беломорканале,
пройдя путь от рядового заключенного до
заместителя начальника стройки, не был
освобожден, но ездил в командировки в Ленинград,
обедая там в столовой НКВД. С другой стороны,
получив за ударную стройку орден, был отправлен
по этапу по Енисею в трюме баржи, набитой
уголовниками. Все это не умещается в голове, да и
не может, наверное.
Непосредственным начальником деда в ГУЛЖДС был
Н.А.Френкель, которого Солженицын называет
автором идеи использования в СССР массового
труда заключенных. Дед с Солженицыным не
соглашался, считая, что тот сделал из Френкеля
чудовище, между тем как бывший заключенный
Соловков помогал людям выжить. Он не гробил
людей, говорил дед. Человека гробят, когда
оставляют без работы.
Начальник ГУЛЖДС был до того требовательным, что
проверял толщину лагерного пирога. На особо
ответственных участках, когда мороз доходил до
сорока градусов, каждому заключенному выдавался
горячий пирог с капустой или картошкой. Перед
выдачей, вспоминал дед, начальнику приносили
этот пирог, и не дай бог, если он видел, что тот
тоньше на сантиметр или короче... «Он требовал,
чтобы то, что положено человеку, – говорил мой
дед, – доходило до человека».
Вспомнился лозунг на одних известных воротах, но
я промолчал тогда. Какое право у меня судить их?
Что я понимаю в аду, где контролируют толщину
пирога и крепость подошвы валенка?.. Там, как и
тут, были мастерские для починки обуви. Наилучшие
сапожники и портные. Краснодеревщики и мастера
по металлу. «Вот замок, – говорил дед, – он стоял
на старой квартире, я его снял и сюда переставил.
Крепкий замок. Его сделал один мастер оттуда. Ты
не знал?»
Мне плохо. Я прожил жизнь и не знал, что дверной
замок в доме, где я родился, из ГУЛАГа...
Вспомнилось об этом, когда перед обедом
начальник учреждения ОЕ 256/17 подал мне здешнюю
деревянную, с любовно вырезанными узорами
шкатулку-мыльницу и полотенце. «Я сам, когда
выхожу из зоны, мою руки», – сказал начальник.
Народ тут служил опытный, по четверть века и
больше. Имелись династии.
Но своему сыну, заметил начальник колонии
Владимир Серков, я сюда не советую. И добавил,
имея в виду не только зеков: «Вся жизнь прошла за
колючей проволокой...»
* * *
Ежегодно из колонии ОЕ 256/17 выходит на
свободу треть осужденных – около шестисот
человек. Из них человек двести освобождают
условно-досрочно. Раньше этим занимался так
называемый «наблюдком» – комитет наблюдения,
куда входили представители местной власти и
общественность. Ежемесячно, рассказывал
заместитель главы районного самоуправления
Александр Зелянин, проходили человек пятьдесят
осужденных, которым в зависимости от поведения
могли сократить или увеличить срок.
Теперь все решения опять принимают в центре,
наверху, а здесь остается лишь надежда, о которой
напоминают лагерные лозунги: «На свободу с
чистой совестью», «Тебя ждут дома»...
Но у выходящего из лагеря человека, бывает, уже
ничего не остается на свободе, ничто не связывает
с нею. Как сказал подполковник Дичкин: «Они
свободы боятся. Срок 15 лет. Сел в одной стране, а
вышел в другой».
Ничего не знают: ни этих денег, ни магазинов.
Может быть, предлагал заместитель начальника
колонии по воспитательной работе, оставить часть
колхозов для освобождающихся – на переходный
период?
Звучит трагикомично, но это и есть русская
диалектика. Когда – если тюрьма не становится
школой, то школу вместе со страной пытаются
превратить в зону строгого режима. Когда
неизвестно, чего больше бояться: на свободе
тюрьмы или в тюрьме – свободы?
Анатолий ЦИРУЛЬНИКОВ
Вологодская область
Фото автора
|