Главная страница ИД «Первого сентября»Главная страница газеты «Первое сентября»Содержание №8/2001

Четвертая тетрадь. Идеи. Судьбы. Времена

Время строить мосты

Диалог культур чаще всего начинают практики

Cегодня речь у нас пойдет преимущественно о тибетской медицине, о людях, которые сохранили ее традиции и в определенном смысле дали им второе рождение. (Ибо язык древних тибетских трактатов – это язык иносказательный, современному человеку их не понять, даже если он держит в руках перевод.) Мне, однако, хотелось бы выйти за рамки этой темы – о ней и так будет сказано немало – и поговорить о проблемах более общих.
Меня всегда интересовало то, что принято называть “нетрадиционной наукой”. Оговорим сразу, что слово “нетрадиционный” здесь двусмысленно, да и вообще стоит не на месте. Скажем, традиционная медицина – это медицина европейская, та, которую делают люди в белых халатах. А под “нетрадиционной” медициной (по крайней мере в рекламных объявлениях) подразумевается целительство, основанное чаще всего на старых медицинских традициях Китая, Тибета, Филиппин, Африки, да и мало ли каких еще мест. Целительство это бывает самого разного рода: от доморощенных шарлатанов-экстрасенсов, не умеющих решительно ничего, до серьезных знатоков, скажем, китайской медицины, которым автор этих строк не боится доверять собственное здоровье.
Два момента в этой связи обращают на себя внимание.
Момент первый. То, что все эти явления, столь разнородные по духу и качеству, массовое сознание сваливает в одну кучу по единственному признаку: все они лежат вне европейской академической традиции. Европейская наука в том классическом виде, в котором она сложилась в эпоху Левенгука, Пирогова, Пастера, имеет очень жесткие критерии научности. Она не приемлет иного языка кроме того, которым пользуются в университетской аудитории. И любое Знание, говорящее на другом языке, числит как бы неполноправным.
Момент второй – это кипящие вокруг “альтернативной науки” страсти, ее явная популярность среди людей, далеких от научного сообщества. Биоэнергетика, народное и восточное целительство, шаманство (а заодно с ними и астрология, и магия) – все это модно. На эту моду ругаются ученые: ну как можно в наш век науки верить во всякую чертовщину? Философы пытаются объяснить ее негуманным использованием научных достижений. Мол, разочаровался человек в разуме, на мистику его потянуло. Мне, однако, во всех этих явлениях видится более глубокое и скорее позитивное содержание.
Эпоха, когда человечество почтительно слушало монолог европейской цивилизации, по всем признакам подходит к концу. Начинается эпоха диалога культур. О необходимости и неизбежности такого диалога говорят не один десяток лет. Однако в жизни он происходит совсем не так, как мыслится интеллектуалам: не сверху, с самых общих мировоззренческих основ, а снизу, с практики.
Скажем, той физической картине мира, которую создавали Эйнштейн, Бор, Дирак, и картине мира китайских даосов диалогировать просто не о чем. Каждая в своем роде шедевр. Каждая признает за собой монополию на истину. А мировоззренческая дистанция между ними столь велика, что разговора не получится. “Общим знаменателем”, позволяющим культурам договориться, чаще всего оказывается практический результат.
Рок-певец копирует стиль шамана и “заводит” стадион.
Архитектор изучает трактаты по Фэн-Шуй (китайской геомантике), чтобы строить не только дешево и практично, но и уютно. Коробки из стекла и бетона людям осточертели. А в его домах хорошо.
Молодой человек идет изучать карате, чтобы почувствовать себя суперменом. Но вместе с японским мордобоем в застойную Москву начала 80-х приходит и соответствующая философия (путь карате – это путь жизни) и интерес к дзэнской духовной практике.
В европейскую медицину прочно входит китайское иглоукалывание. Чтобы придать ему легитимность, его обозначают греко-латинским термином “рефлексотерапия”. Лечебный эффект иголки, воткнутой в “активную точку”, европейская медицина не может объяснить даже на уровне общих концепций. Но больные выздоравливают. И врач не вправе отказаться от шанса победить болезнь.
Достижения чужой, не похожей цивилизации всегда в той или иной степени находятся вне закона. (Не дали же доктору Бадмаеву диплома всего лишь за то, что он не стал обещать пользоваться только средствами, признанными европейской медициной.) Чтобы культура согласилась усыновить незаконное дитя, у него должны обнаружиться явные, невооруженным глазом видимые достоинства.
Мостики между культурными экуменами выстраиваются сами собой, по житейской необходимости. И, устанавливая самые неожиданные связи, рождают проблемы, о которых мы раньше и не задумывались. А самые сложные проблемы – это те, что затрагивают статус личности, ее достоинство.
Дело в том, что знание в европейской и восточных культурах организовано принципиально различным образом. Привычное нам научное знание – это просто некий массив информации, описывающей объективную реальность (если таковая вообще существует). Фундаментальная наука жестко отделена от всех смежных областей деятельности: от философии, религии, искусства. А ученый – просто профессионал по добыванию информации (точно так же как менеджер – профессионал по управлению фирмой). На Востоке знание неотделимо от философии, мировоззрения, этики. Понимание того, как надо лечить больного, в принципе нельзя оторвать от понимания путей Добра и Зла в этом мире – иначе вообще никакого понимания не будет. Поэтому носитель Знания на Востоке всегда облечен священным достоинством.
Шаман – это и лекарь, и маг, и заступник перед духами. Тибетская медицина практиковалась почти исключительно ламами, буддийскими священнослужителями. Точно так же аюрведа, врачебная наука Индии, – занятие чисто брахманское. В мусульманских странах мираб, ученый муж, почитался святым. Когда он ехал по аулу, люди целовали полы его халата, чтобы благословение, которое Аллах изливает на ученых, коснулось и их.
Десакрализовав знание, европейская академическая наука обеспечила немыслимую ранее свободу исследования. Но за это пришлось платить духовным авторитетом, устойчивостью интеллектуальной традиции. Место ученого в обществе стало определяться исключительно спросом на продукты его труда. Скажем, в 50–60-е годы, когда мировые державы ковали свои ракетно-ядерные щиты, физик-ядерщик и конструктор ракет были национальными героями. Но в конце 70-х, когда был достигнут ядерный паритет и отпала потребность вооружаться, социальный статус ученого начинает обваливаться. Именно тогда появляется шуточная анкета “образование (если высшее, укажите, на какие средства живете)”.
Общество, утратившее уважение к мудрости, теряет и перспективу. Но, по счастью, мир наш скроен все-таки более надежно, чем мы думаем. И как раз его многополюсность, многообразие придают ему устойчивость катамарана. Заимствуя знание, наработанное иными (восточными в том числе) культурами, мы вольно или невольно заимствуем и отношение к обладателю этого знания. До нас постепенно и по кусочкам начинает доходить та мысль, что гуру, сэнсэй, Мастер – это персонаж, достойный уважения сам по себе. Сакральный персонаж, если на то пошло. Мистическая аура вокруг “альтернативного знания” – лишь следствие этого процесса. В действительности все и глубже, и интереснее: наука, веками не нуждавшаяся в гипотезе Бога, начинает адсорбировать крупицы другой науки, другой культурной традиции, которая без Бога обойтись не может.

А.КОРОТКОВ



Рейтинг@Mail.ru