Капитан передаст мне для Вас
звезды со своих погон
Памяти кинодраматурга Евгения
Григорьева
 Евгений
Григорьев пережил все то, что выпало на долю его
светлого и драматического поколения, от ожидания
весточек с фронта и ликования Победы, от великих
и наивных надежд юности-оттепели и дальше, дальше
– до нынешних неясных времен.
Вспомним, «Наш дом» и «Наш бронепоезд», «Три дня
Виктора Чернышева» и «Романс о влюбленных»,
«Отцы и дети» и «Горячий снег», «Серебряные
озера», «Иванцов, Петров, Сидоров», «Жил-был Петр...»
– список названий художественных фильмов по
сценариям Е.Григорьева тянется в кинословарь: их
более трех десятков. Не считая тех, что не дошли
до экрана, оставшись в столе.
Он страстно верил в действенную силу искусства.
Знал высокие взлеты и тяжкие падения,
известность и полузабвение, государственные
премии и «полки», популярность и одиночество,
авторитет и невостребованность.
Любое слово об этом человеке неполно,
фрагментарно, неокончательно.
Женечка, час за часом не отпускает
цветаевское:
Я вижу, я чувствую, чую Вас всюду.
Что ленты от Ваших венков!..
Отказываюсь поверить в это: в имя Ваше на лентах,
в безмолвие телефонных гудков, в пустые чистые
листы бумаги. В опустевшее наше время,
осиротевший наш дом…
Марина Цветаева приходит на помощь:
«Вы просто уехали в дальние страны, к великим
морям».
Надо подождать.
…На холодном подоконнике институтского
вестибюля жду Вас в далекий год. Сегодня на курсе,
который ведете Вы, святая святых – сценарное
мастерство. Не отвожу взгляда от входной двери:
Вы можете войти в любой миг. Что хочу сказать и о
чем спросить?.. Мы незнакомы. И куда-то исчезли,
спрятались, разбежались слова. Совсем как у
младшего брата, сочинявшего звуковое письмо
старшему в Вашем первом сценарии «Наш дом»:
«…загорелась лампочка. Сергей улыбнулся и
сказал: «Это я» – и замолчал. Он смотрел прямо
перед собой, и мысли душили его. Пауза росла. Она
становилась мучительной. Сережа смотрел – он
хотел понять, он думал. Если бы мир мог воспринять
его взгляд, он бы дрогнул, очнувшись, и
откликнулся. И было больно от этого взгляда и
тревожно».
Только тысячевольтное напряжение внутри и
слышно, как где-то поет труба. Это он, загадочный
Ваш персонаж Трубач, исполненный в «Романсе о
влюбленных» Смоктуновским, а в жизни разноликий,
чаще незримый, бродит вокруг. Заглядывает в
подворотни, где болтаются глухие к нему
прототипы Витьки Чернышева из другого фильма по
Вашему сценарию. У берегов Мадагаскара играет
морякам военного корабля, они берут с собою в
рейс любимые киноленты), чей капитан годы спустя
передаст мне для Вас звезды со своих погон.
Но пока они впереди, сериалы будущих лет.
Смеркается, дует из щелей окна, за которым
зажглись фонари. Притихла alma mater. Трубач бережно
спрятал от мокрого снега трубу под полы пальто и
ушел. Пора в долгую дорогу и мне. Ведь мое
«ожидание» – как написанный на первом курсе
немой этюд – самонадеянно и безнадежно. Тройка с
минусом. Час не настал.
До настоящей встречи – взаимно неизбежной и
неотвратимой – добрый десяток лет.
О многих ли с уверенностью скажешь: «С ним можно в
разведку»? С Вами – да: в разведку, в бой, в
неизвестность, в прошлое, в будущее. И в любые
закоулки своей собственной жизни, непостижимо
меняющейся от Вашего прикосновения к ней.
Что невозможно – это остаться наедине: тотчас же
обступят персонажи! Они смешиваются с
действующими лицами реальности – так, будто
между нею и Вашим художественным миром не
существует и самых прозрачных границ.
«Герои мои – все мои родные, все простые парни и
парни яростные, влюбленные, все – из одного
моего, нашего дома, который я знаю и люблю. И в
котором я живу и работаю.
Хотелось бы, чтобы как-нибудь, между прочим,
встретились бы они на лестнице, во дворе, на
праздниках, на похоронах, собрались вместе,
поговорили и что-нибудь придумали. И чтобы там
среди них был и я…»
Сказано это давно. Не нажившему ни «мерседеса»,
ни «жигуленочка», Вам окажется подвластна Машина
Времени. Наш дом распахивается в Историю, и
вместе с дымом ее пожарищ, со свистом ветров и
пуль, обрывками песен и молитв, клятв и проклятий
под кров его входят (въезжают, врываются) люди, на
первый взгляд столь разные, что найти общий язык
им не легче, чем место для сбора.
Отец и трое сыновей-воинов эпохи императора
Павла. Нестор Махно, которого Вы знаете насквозь,
будто прожили бок о бок полжизни. «Птица без
гнезда» – белорусская поэтесса Лариса Гениуш.
Невероятным характером и трагически причудливой
судьбой она резко отлична от большинства Ваших
героинь – юных женщин в одном и том же узнаваемом
образе, носящих всегда одно и то же имя: Татьяны
милый идеал… Наконец, Евгений Базаров и Владимир
Дубровский – герои экранизаций – во всем их
окружении. Персонажи «Знака беды» Василя Быкова
и «Кара-Бугаза» Паустовского. Вместе с
современниками последних четырех десятилетий да
вкупе с эпизодическими персонажами и
участниками массовых сцен им, наверное, стал бы
тесен и стадион Лужники, на строительстве
которого работали Вы в молодости.
Но, кажется, больше всего солдат нашей
Отечественной. Все больше – от сценария к
сценарию…
«Сценарий – что за худосочное, чахоточное
слово!» – в сердцах воскликнул как-то старенький,
любимый наш, великий Габрилович, по праву
звавшийся кинематографическим писателем. И уже
не отнять этого права у Вас: кинороманы,
киноповести, кинопоэмы… Классика.
Но думаешь ли «классик» о человеке, который
делится с тобою последним – в самом буквальном
смысле – рублем? Чья рука сильным рывком
выхватывает тебя из беды, в чьи живые глаза (как
похожи они на глаза моего отца и моего брата!)
смотришь и сквозь расстояния?..
Год назад:
– Хочу одно – писать! И… спасти душу.
«Гусиным или не гусиным бумагу до смерти
марать…» – это Шпаликов, попросивший
«ровесники, не умирайте» – и ушедший первым из
поколения.
Смотрю видеокассету, снятую нашим другом –
панихида, похороны, поминки, – слышу: «Прости. Мы
считали тебя наивным – ты был велик… Прощай».
И не прощаюсь.
«Вы просто уехали в дальние…» Нет. Вы вновь,
должно быть, собрались и ушли на войну. Не по
повестке из военкомата, не в строю и, конечно, без
оружия, ни единым видом которого не владеете:
перо, бумага да видавшая виды, изношенная,
разбитая, как фронтовая «эмка», пишмашинка. И
неистовая потребность – понять, пережить,
передать в будущее. Еще и еще раз. И, как считали
фронтовики своим сверстником Высоцкого по
военным его песням, так кажется маловероятным,
что сценарий «Отряд», действие которого
разворачивается в первое лето войны, создан
человеком, бывшим в ту пору дошкольником,
эвакуированным за Урал.
«Отряд» поставлен Алексеем Симоновым, сыном
поэта, чью просьбу к любимой «Жди меня, и я
вернусь» повторяли, как заклинание, в окопах, за
колючей проволокой, на чужбине. Кто-то повторяет
и сейчас.
Вы вернетесь.
Фильм режиссера Николая Лебедева по военной
повести Э.Казакевича и Вашему сценарию «Звезда»
выйдет не позднее следующей весны. Это
далеко-далеко не все.
Совместная с О.Никичем художественная
разработка 40-серийной киноэпопеи по роману
Гроссмана «Жизнь и судьба» – Ваша жизнь и судьба
последних лет. Работа (разумеется, «в стол»),
аналогов которой в практике мирового кино нет. И,
наверное, не может быть. Не питая ни малейших
иллюзий по поводу воплощения ее на экране в
обозримое время, готовили впрок, будто руку
протягивали – тем, будущим, кто скоро или
нескоро, но непременно примет ваше наследие как
дар, завершит, осуществит. Вы оба свято верили в
это. Так появились «заметки», значение которых
трудно переоценить. Условие же (заповедь,
завещание) одно:
– Нас смогут понять и продолжить только люди,
способные на Любовь. Только!..
…И все меньше рядом тепла и бескорыстной,
доверчивой верности, все меньше братства, без
которого ни в рай и ни в ад. Все тоньше и без того
тонкая кожа, и тщетно просить: «Плюньте, Женя, на
всех этих политиканов и иже с ними, выключите
телевизор. Надо беречь себя, их так много, а Вы –
один».
* * *
Но помните?.. Летним вечером мы стоим в
переходе метро, и я никак не могу дослушать, а Вы
досказать – как всегда, разыгрывая в сценах
наизусть – кинороман, который называется «Дни».
Герой его, наш современник драматически-типичной
судьбы, бывший пионерский горнист, ставший
омоновцем, в конце гибнет.
Метро закроется вот-вот, и мы наконец расходимся.
Спустя несколько шагов что-то заставляет меня
оглянуться. Глазам своим не верю: в только что
безлюдном переходе, словно из воздуха возникнув,
стоит… Трубач. Молодой, задорный. Сегодняшний. Вы
успеваете обернуться, прежде чем он поднес трубу
к губам. И заиграл. Что это было? Сон наяву? Чудо,
счастье? Не знаю. Но, наверное, ради таких минут и
стоит жить на свете.
На следующее утро просыпаюсь с одним желанием –
позвонить, попросить: пусть он не погибнет, Ваш
герой, пусть играет. Да, автор не властен над
своими персонажами, но… Ваш звонок опережает:
– Знаешь, он, конечно, погиб. Как омоновец. Но
воскрес. Как Трубач. Так должно быть!
Так должно быть.
«…И опять играла музыка.
Опять был накрыт стол, опять сидели за ним родные
люди и смотрели друг на друга ласково и бережно.
Опять на столе лежал хлеб и стояло вино. Опять
играла пластинка, и ее ставили вновь и вновь. Все
как у людей».
Евгений Григорьев. «Наш дом»,
киносценарий, 196
.«…Душа его еще была жива, еще бродила
по городу и старалась понять, что же произошло».
Е.Григорьев. «Отцы-66» («Наш бронепоезд»,
вышел в 1988-м)
|