Образ мира, в котором стоит жить

Александр Мотельевич Мелихов – ученый и писатель, эссеист, публицист. Кандидат математических наук. Автор романов «Изгнание из Эдема», «Эрос и Танатос», «Горбатые атланты». Лауреат премии Союза писателей Санкт-Петербурга и Петербургского ПЕН-клуба. Его последнее произведение, роман «Нам целый мир чужбина», опубликовано в журнале «Новый мир», № 7–8, 2000. Живет и работает в Петербурге.

– Почему вы приняли участие в нынешнем идейном походе против гуманизма?
– А разве есть такой поход? И я принял в нем участие?
– Конечно. Вот в журнале «Новый мир», например, где напечатан и ваш последний роман, один молодой и решительный публицист утверждает: «Гуманизм – это недомыслие. Как будто само собой разумеется, что если ты являешься двуногим без перьев, по классическому и неопровержимому определению Платона, то этого незамысловатого факта самого по себе уже достаточно, чтобы все вокруг с тебя пылинки сдували». Автобиографический герой вашего романа говорит едва ли не в унисон с ним: «Личность осознала свои права, еще не сделавшись личностью, ее начали защищать прежде, чем она доказала, что стоит защиты.
– Что ж, попробуем объясниться. Я думаю, что человек не зол и не добр по своей природе. Зло в человеке – реакция на угрозу, реальную или мнимую. Человек зол, когда защищается. Ненависть всегда есть поруганная любовь. Если человек любит что-то, стремится к чему-то, то приходит в ярость, когда ему мешают. Чем более высокий идеал человек провозглашает, тем больше препятствий встречается на пути его осуществления и тем больше поводов у этого человека ненавидеть окружающих. На пути к величайшему, сверхчеловеческому идеалу препятствием могут оказаться все человеческие качества вообще. В этом смысле идеализм этически опасен и противоположен гуманизму. Но и у гуманизма есть свои этические опасности. Гуманизм есть некая снисходительность. Но если рядом нет высокого и благородного идеала, с высоты которого к человеку снисходят, если снисходительность сама по себе оказывается уровнем отсчета, то гуманизм понижает человека. Представьте себе слепо любящих родителей, которые искренне убеждены и внушают ребенку, что его наивная детская мазня – шедевры выше Рафаэля.
– Честно говоря, мне трудно представить себе таких родителей. Гораздо легче воображается обратная ситуация: ребенку сразу заявляют, что ему не быть Рафаэлем, так что он не только рисовать бросает, но и вообще перестает в себя верить.
– Умные родители не скроют от него, что он не Рафаэль, но научат стремиться к совершенству, преодолевать себя. Без самопреодоления он просто не станет личностью, не заслужит любви.
– Разве любовь заслуживают? Заслуживают уважение и авторитет. «Но я люблю, за что, не знаю сам...»
– Что ж, и это верно. Жизнь сложна. Но не скажете же вы, что ум, красота, талант, широта души, благородство не привлекают к человеку любовное восхищение?
– И эти качества, по вашему мнению, приобретаются самопреодолением?
– Безусловно. Даже физическая красота, данная от природы, не воплотится в жизнь, если сам ее носитель не будет над ней работать. Жизнь постоянно требует жертв и усилий. Если человек не готов к этому, то жизнь превращается в пытку, как она и превратилась для множества наших современников. Человек счастливым быть не может ни при каких обстоятельствах. Обстоятельства могут быть либо терпимыми, либо невыносимыми, а жизнь – либо полной труда, забот, страданий и осмысленной, либо полной труда, забот, страданий и бессмысленной. Гуманисты же мечтали о счастье для человека и человечества. Они полагали, что если человек станет служить не метафизическим идеалам, а себе самому, то он станет счастливым. К подобной утопии я отношусь отрицательно, ибо не вижу, чтобы хоть кто-то от этого выиграл будь то общество или личность
– Мне кажется, вы производите подмену понятий: убедительно отвергаете эгоистическую любовь субъекта лишь к себе самому, но называете это полемикой с гуманизмом.
– Если гуманизм понимать иначе – как поклонение высшему в человеке и человечестве, то такой гуманизм не вызывал бы у меня возражений, но... Но и тут у меня есть опасения. Как человек не может быть целью самому себе, так и человечество тоже. Эмиль Дюркгейм писал, что Бог – это образ социума, символизация коллектива, нации, человечества. Он предлагал избавиться от этого фантома и любить человечество непосредственно. Но человек вообще любит не столько реальные предметы, сколько именно фантомы, плоды своего или – чаще – коллективного воображения. Если человек станет способен любить человечество так, как прежде любил Бога, то оно, человечество, должно быть прежде преобразовано коллективными усилиями в чарующий фантом. По правде сказать, мне не очень верится в то, что это возможно. Абстрактное человечество нельзя любить так, как Бога.
– Вы всегда говорили, что вы неверующий человек, но согласитесь, что рассуждаете вы, как теист.
– Разве? Да, я не теист, я неверующий. Думаю, что в ХХ веке вообще или почти не осталось истинно верующих. Наш век – век рационализма. Я ни в коей мере не против рационализма, с ним связаны прогресс, комфорт, победа над многими болезнями, но если рационализм восторжествует везде и всюду, то исчезнет воодушевление, энтузиазм, на которых, собственно, и держится человеческое существование. Когда науку объявляют производительной силой и именно в этом видят ее ценность, то подрывают фундамент, на котором она основана. Ведь настоящего ученого рождает жажда истины и красоты. Великий Пуанкаре писал: «Дело истинного ученого – стремиться к максимальной красоте». Люди, которые во имя чарующих фантомов готовы жертвовать собой, – это и есть соль человечества. Они создают тот образ мира, в котором стоит жить. Когда появляется чувство, что в жизни есть что-то выше, прекраснее, совершеннее нас, тогда жизнь обретает смысл, тогда жертвы не напрасны, тогда рождается убежденность, что жить стоит...