Литература – это не учебник жизни
И если мы хотим, чтобы классика не
оставляла детей равнодушными, нам нужен новый
подход к ее преподаванию
Ярославская школа с уютным названием
«Провинциальный колледж» расположилась в
старинном квартале, в здании городского
планетария. Небольшие классы вокруг
центрального зала образуют нечто похожее на
кольцо Сатурна. Здесь, совсем близко от звездного
неба, мы беседуем с заслуженным учителем России
Михаилом Александровичем НЯнковским.
– Литература всегда была явлением в
общественной жизни. Но, похоже, сегодня произошло
разделение читателя на элитарного и массового.
Ведь никогда прежде не было такого отрыва
книжных новинок от читателей. Тиражи «толстых»
журналов существуют сегодня словно только для
себя.
– Тогда каким образом реагируют на изменение
требований времени школьные программы?
– К сожалению, все новые программы по литературе
в определенной мере тяготеют к старым. В одних из
них произошло изменение в наборе произведений
(например, в программе Курдюмова). Но я не уверен,
что механическая замена, скажем, Гайдара на
Платонова – это удачная поправка: юношеской
романтической прозы в программах почти не
осталось. Я уже не говорю, что ее просто никто не
пишет. А ведь мальчишкам во все времена нужны
приключения, образы героев.
В других программах больше проявлен
литературоведческий подход (скажем, в программе
Кутузова). Она ориентирована именно на
воспитание растущего читателя. Произведения
распределяются по мере доступности. Но почему же
нельзя говорить о любви, например, в шестом
классе? Ведь шестиклассники уже все влюблены!
Есть и программа Ладыгина для гимназий и лицеев.
Она прививает навыки филологического анализа. В
целом расхождения в наборах литературных
произведений по большому счету нет. Однако если
посмотреть перечень обязательных произведений,
то возникает ощущение, что, с одной стороны, давит
традиция (Горький обязателен, а Пастернак нет), а
с другой – вкусовщина. Сегодня отбор
литературных произведений идет по принципу
безопасности, чтобы никто не подкопался.
У нас нет концепции литературы последнего
десятилетия – ни литературоведческой, ни
методической, нет даже подхода к классификации
произведений, скажем, модернистских и
постмодернистских. Сделаны только попытки их
обзора. Хорошо, если школьная программа
заканчивается семидесятыми годами, а то, бывает,
и шестидесятыми. Дальше Тендрякова и Распутина
не идут.
Что же может дать человеку преподавание
литературы в старших классах?
По моему мнению, грамотный читатель – тот, кто
понимает, с чем имеет дело, знает, от чего он
получит удовольствие. Вот и надо научить
главному – находить в тексте то, что является
самым значимым для тебя. Каждый сам определяет
глубину прочтения. Для кого-то пределен сюжет,
для других – психология персонажей, для третьих
– предметная деталь... Помните, как все бросились
читать «Доктора Живаго» после его публикации в
«Новом мире»? И многие испытали тогда полное
разочарование: сюжет разваливается, характеры
картонные. Только со второго раза я стал
воспринимать удивительную поэтическую ткань
этого текста, увидел прозу поэта, которую можно
почувствовать на уровне лейтмотивов, звучания,
языка, но не на уровне сюжета.
В этом смысле и преподавание литературы должно
быть разноуровневым. В моих двух классах –
гуманитарном и экономическом – единая
программа, но в классе с экономическим уклоном я
пропускаю какие-то филологические детали.
По-моему, самое важное в старших классах –
сформировать понимание важнейших течений,
концепций, индивидуальных стилей, чтобы не было
желания прочесть Бунина, скажем, по меркам
Шолохова, а Солженицына – по меркам Платонова.
И кроме того, не надо относиться к литературе как
жизнеподобию, делать из нее учебник жизни.
Литература – это увлекательная игра. Я никогда
не создаю игровых ситуаций на уроке. Но исходя из
самих текстов, при чтении, скажем, Набокова, как
не поиграть в его слова? Детей это увлекает, они
начинают искать свои версии писательских
«шифровок», потому что в их возрасте очень важна
идея самовыражения, самоутверждения, даже
эпатажа. И чем дольше они будут так играть, тем
дольше останутся детьми – не инфантильными, а
способными к детскому мировосприятию. Они
никогда не скажут: «Это шляпа», будут видеть
удава, проглотившего слона.
– Вы действительно считаете, что литературу надо
преподавать дифференцированно?
– Дифференцированный подход – это не только
упражнения разной степени сложности на
карточках, это еще и удовлетворение частных
образовательных интересов. В нашей гимназии, как
только обнаруживается, что преподаватель не
может удовлетворить частный интерес ребенка по
определенной теме, мы отыскиваем другого.
Управление образования финансирует нам
индивидуальную работу с учениками, и мы имеем
возможность привлекать вузовских
преподавателей. Конечно, пришлось это
«пробивать» – сначала в порядке эксперимента, а
потом дело пошло. Сегодня вузовские
преподаватели охотно идут на работу со
школьниками.
– Как вы думаете, успевает ли идти школа в ногу со
временем?
– Это большая проблема. Прагматизм современных
школьников поначалу пугал нас, романтиков 60-х и
начала 70-х. Но потом начали понимать, что это
правильно – они уже планируют, где будут
работать и как это может быть связано с их
доходами, не любят заниматься тем, что не
приносит практической пользы, при этом не
обязательно материальной. Конечно, трудно, но к
этому пришлось привыкнуть.
С другой стороны, современные подростки
становятся глубже, стремятся докопаться до сути.
Сегодня слово учителя стало поводом для
полемики, дискуссии, поиска аргументов.
Нынешние старшеклассники стали гораздо более
информированными, глубокими в далеких от нас
сферах. Например, одна из наших выпускниц
поступила в Петербурге в университет на
тагальскую филологию. Кто бы в средней школе мог
предположить такой интерес подростка?
– Так, может быть, нашему поколению совсем надо
отказаться от своих прежних «романтических», как
это выглядит сегодня, убеждений и подстроиться
под всеобщий прагматизм? Извините за
провокационность вопроса.
– Я все время об этом думаю. Конечно, трудно
изображать пушкинскую Татьяну, когда перед тобой
сидят современные дети. Даже о классике надо
говорить современным языком, оставаясь при этом
самим собой. Когда ребенок на экзамене заявляет:
«Лопахин пытается втюхать Раневской, что нужно
продать вишневый сад» – извините, тут требуешь
подбирать слова. И надо перестать учить тому,
чему учит литература, а учить собственно
литературе.
Говоря о романтизме, мы подразумеваем
романтического героя. Но теория романтизма –
наука, в которой есть место и эмоциям, и сухому
анализу. Удержание этой грани помогает говорить
о литературе на современном языке. Если с
одиннадцатиклассниками заговорить о
романтическом герое, они хихикают: кому нужны эти
романтические герои, эти влюбленности, охи-ахи?
Когда начинаешь говорить с ними о сути
романтизма как о конфликте личности с
существующим миропорядком, о том, что это не
прекрасный полет, а кризис, катастрофа, тогда
вдруг они начинают понимать, что тоска, которая
приходит по вечерам, – это и есть романтизм. Ведь
многие и сегодня живут в разладе между мечтой и
реальностью. Зачастую подростки просто отрицают
мир взрослых, не пытаясь его анализировать, не
пытаясь оправдать. Выходит, современного юношу
по-прежнему волнуют “вечные вопросы”?
Самый сложный писатель – Достоевский. Когда мы
начинаем говорить, что такое совесть,
нравственность, идеал, – это не пустые слова.
Ведь сегодня ситуация совершенно достоевская.
Смотрите, Раскольников поступает, исходя из
своих убеждений, значит, правильно поступает? Но
что получается? Мы мучаемся, начинаем думать о
себе: я ведь тоже думал, что так надо. Совесть? У
каждого она своя. И ничего мы не находим, пока не
увидим, что нужна абсолютная точка отсчета. И
этот неотвлеченный разговор касается всех нас по
существу. Разве это прагматизм – выяснить, что
нравственно, что безнравственно, что добро, что
зло?.. Какими бы ни были 16-летние подростки, все
равно их будет это волновать. Я не считаю, что
классическая литература и сегодняшняя жизнь
находятся в противоречии.
Беседовала
Ирина Невежина
|