Октябрь
- Вторая половина октября замыкает сферу
летнегосвета под покров.
В иных местах это очевидный глазу снежный покров
— в октябре выпадает первый снег, на миг
занавешивающий землю белейшим пологом.
Но есть и особый праздник, который вне
зависимости от капризов погоды проводит в
календаре черту, за которой начинается пятая
четверть круглого года, “сон света”. Праздник,
закрывающий свет “на ключ”, так и называется —
Покров.
- Урожай собран, позади сезон заготовок.
Заканчиваются праздники, приходит праздность.
Многие исследователи народного календаря
начинают отсчет года с этого охлажденного
сезона. По их мнению, только теперь, в октябре,
россиянин, отрешившись от забот, становится
внимателен к течению времени и общему устройству
жизни. Он начинает счет дней и ночей и
задумывается о большем. Слякоть загоняет его в
дом, подвигает к сосредоточенности.
- Революционные перемены в самом счете времени
наблюдаются в эти дни повсеместно. 17 октября 1582
года в католических странах
был введен григорианский календарь.
- Пушкин был весьма чувствителен к импульсам
календаря. Решающим для него был переход из
бабьего лета в позднюю осень, совершаемый именно
на Покров. Он даже говаривал, что, не увидав
чистой (снежной) страницы, не дождавшись Покрова,
уединения, тишины, он не сядет за работу — все
пойдет прахом.
- Лицейская годовщина, отмечаемая 19 октября, во
времена Пушкина приходилась на более поздний
сезон. Она соответствовала нынешнему 31 октября.
Часто снег уже лежал, деревья были голы, и пахло
зимой. В этот день встречали первых зимних птиц.
Посему лицеисты той поры часто сравнивали себя
со снегирями и зябликами, перелетными утками и
иными путешествующими пернатыми.
- В народе его именуют на "О": Ондроник. В этот
день особое внимание к звезде (минимальной
крупице света).Ночью гадают по звездам, весьма
своеобразно. На шест привязывают черпак, и,
взойдя на крышу, размахивают им, “зачерпывая”
звезды, точно совком. Достают шестом до неба.
После этого шест оборачивается паклей и
сжигается в полночь, в поле, в ровно очерченном
круге.
Здесь все манипуляции совершаются со светом. К
этому времени
он становится предметом настоящего народного
поклонения. Кстати, “ондрон” и есть черпак на
длинной ручке.Звук этого слова в самом деле
напоминает гром при проведении палкой по
жестяным небесам.
- Неделя,выпадающая на середину октября,
называлась “оглядная”. Главным образом
“оглядывались”на продовольственные запасы:
хватит ли их на зиму? Готовились к зиме. Но было и
еще одно значение — оглядывались на убывающий
день, на белый свет, что на глазах сужался в круг и
готов был обернуться точкой.
- Дни все короче; круг света сужается — перед
наблюдателем рисуется на столе малое освещенное
пятно. Имя Евлампий прямо связано со светом и со
словом “лампа”: в переводе с греческого оно
означает благосветлый.
- Покровский собор, что на рву, или храм Василия
Блаженного На Красной площади в Москве.Зодчие
Барма и Постник. Был построен в 1555—1561 гг.в честь
победы Ивана Грозного над Казанским ханством в
октябре 1552 г.Согласно легенде во время войны с
Казанью в Москве было построено восемь малых
деревянных церквей (в честь восьми малых,
промежуточных побед). И наконец, после общей
победы, был построен каменный храм, который свел
вместе прежние церкви, составив из них собор.
Поэтому собор Василия Блаженного так похож на
застывший (согласно сезону) праздничный салют.
- 31 октября католики отмечают день всех святых.
Канун этого светлого дня оборачивается
праздником наизнанку, ночным развлечением под
названием ХЭЛЛОУИН. (Halloween).Накануне прихода
светлого воинства нечисть беснуется, видимо,
напоследок.Наутро она должна улететь до весны в
какие-то темные карманы Вселенной.
- Однако было бы недостаточно констатировать
одно лишь соседство праздников — Покрова и
Казанской, — помещающих между собой некий
отрезок календаря. Существует определенная
внутренняя связь, общий “восточный”
знаменатель обоих отмечаний. Замыкаясь, прячась
под Покров, Сфера Света обращается в сторону
максимальной темноты, Тартара, откуда до конца
декабря следует ожидать только убывания дня и
лютых холодов. Поворот к востоку означал для
Москвы новую задачу, освоение беспредельного
пространства: казанская воронка отворена прямо в
Тихий океан.Так, в историческом плане Покровский
собор оформляет предел прежней жизни. Это явлено
и в архитектуре. Средневековье , пестрое лето
зодчества, завершается. Начинается
строительство по образцам, отечественным и
зарубежным, эпоха профессиональной рефлексии и
прямого копирования.
- В русской традиции последний день октября
назывался Кур и Курка. Петух и курица. Окончание
птичьего сезона, что начинался весной на
Благовещенье.Кур загоняют на зиму в сарай. Это
сопровождается обрядами устрашения — хозяин
переодевается в ветошь, мечется по двору и кричит
диким голосом.В его лице свирепствует внешний
мир, заставляя кур теснее сжиматься на своих
насестах.(Пух летит с небес, но не греет.)
- Вот что пишет о метаморфозах октября венецианец
Иосафат Барбаро, побывавший в Московии в
середине XV века. Столица гипербореев встретила
Барбаро с необходимой странностью — приехав в
Москву в сентябре, ожидая смертного холода и
дождей, он угодил в бабье лето, хороводы и
теплынь. Москва пребывала в блаженном состоянии
безделья, расцвеченная всеми красками золотой
райской осени, отягченная плодами только что
снятого урожая. Здешний сентябрь оказался
переполнен праздниками. Веселье не прекращалось
целый месяц, и не отстающий от горожан Барбаро
начинал уже думать, что так будет и впредь. Но
вдруг в одно ужасное утро все переменилось:
хозяева чуть свет сходили в церковь и вернулись,
точно одетые льдом, сразу отдалившиеся от него на
тысячу миль.
И вдобавок непредсказуемая местная природа (тут
бедный южанин невольно делал акцент) разразилась
мгновенным снежным залпом. Земля вместе с
оледенелыми москвичами сама покрылась ледяным,
непроницаемым, белейшим покровом. Нечему было
удивляться — это и был Покров.
С этого мгновения здешняя жизнь развернулась
перед иноземцем, как на карусели, обратной
стороной. Октябрь оказался противоположен
сентябрю: после шума и веселья наступили тишина и
сосредоточенность. И пришло ощущение тайны,
сокровенного действия, что совершается рядом, но
при этом словно за стеной, за непреодолимой
преградой.
Некоторое объяснение совершившейся перемене
Барбаро нашел для себя в январе. И помогло ему
зрелище московской торговли мясом, когда целые
стада мороженых туш выстраивались на льду
Москва-реки, окаменелые настолько, что твердо
стояли на собственных ногах. Стада “брели”
вдоль реки. Наблюдение за шествием мороженого
неживого подвигло венецианца на выводы, согласно
которым вся здешняя жизнь одновременно есть
движение и покой, "каковые присущи стянутой
льдом реке, сохраняющей невидимые глазу формы
деятельности где-то в неразличимой глубине".
Теперь Московия представлялась гостю замкнутой,
убранной под неподступный покров страною, коей
многие проявления виделись существующими разом
зимою и летом, на солнце и во льду — живонеживыми.
Так самый праздник Покров становился
средоточием здешней природы, ее характерным
жестом. Он никуда не делся в то утро. Он просто
округло сошелся в точку и свет, и был спрятан
горожанами куда-то за пазуху, и освещал их
изнутри, точно свеча в глубине сугроба.
Кстати, указанные самостоящие туши тогда
назывались стяги. Стяги означали продукт
стягивания с бессловесных коровьих тел некоего
нетоварного, ненастоящего покрова.
Настоящий покров был внутри (вот фокус!). Это
означало, что здешняя жизнь вывернута наизнанку
и пониманию рационально мыслящего европейца
недоступна. На сем итальянец успокоился и
отправился берегом реки в Кремль, где находилось
московское его жилище. На снегу алели стяги.
Пахло кровью. Шел пятнадцатый век.
Хорошо еще, что Барбаро не был знаком с
тонкостями финноугорской мантики. Между прочим,
Москва-река (имя финское), которую он созерцал
скованной льдом и одновременно мимо него
стремящейся, могла бы напомнить гостю о древних
рецептах и толкованиях.
В первую очередь о толкованиях белейшей снежной
пленки, равно как и ледяной на воде преграды. Эта
ровная граница в самом деле почиталась древними
финнами, как символ разделения жизни и смерти, и
пересечение ее (скажем, во время зимнего купания
— бывало и такое) становилось своеобразной игрой
в смерть, заглядыванием в мир потусторонний.
Впрочем, это материи языческие, только
намечающие ту сложную игру измерений, которая
придет на Русь вместе с принятием христианства.
Празднование Покрова было установлено в честь
события, произошедшего в 910 году во Влахернском
храме в Константинополе. Здесь в ночь на первое
октября юродивому Андрею и его ученику Епифанию
явилась Богородица. Подняв над молящимися белое
покрывало, она вознесла Богу молитву о спасении
мира.
Ввиду перманентной угрозы от восточных соседей
знамение было расценено как особое
покровительство небес именно в вопросах обороны,
укрытия, защиты. Это прочтение праздника в полной
мере восприняли в Древней Руси, тем более что
восточная угроза была здесь куда более
существенна.
Впоследствии наиболее истовыми празднователями
Покрова были обороняющие Россию с юго-востока
казаки, у которых икона с изображением
сокровенного акта и по сей день считается особо
почитаемой. Впрочем, родство между покровом и
защитой проследить нетрудно.
Было бы, наверное, необходимо проследить эту
охранительную связь далее и говорить о существе
фигуры Богородицы как заступницы и молитвенницы
за мир, о значении того духовного сосредоточения,
что помогает ей собрать под покров небесную и
земную Церковь.
Но здесь хочется рассмотреть предмет менее
масштабный, хотя с точки зрения календаря
имеющий значение самое существенное. Речь идет о
совпадении покровского сезона с первым
снегопадом, совпадении весьма показательном. И
это прямо связано с сюжетом о свете, о годовом
цикле его метаморфоз. Первый снег не просто
дополнял, но заменял свет. Свет уходил, день
убывал и обещал в будущем сократиться до
опасного декабрьского минимума. И снег спешил
закрыть очевидную прореху, задернуть, словно
пологом, сцену, на которой совершался переход
света в иное, самое сложное, невидимое,
запредельное состояние.
Представляется, что именно в этом заключалась
разгадка таинственной перемены, что произошла с
горожанами в октябре и так поразила заезжего
итальянца. Здешний человек, собирая в памяти весь
прошедший год, принимая весь его свет как плод
небесного урожая, дар Божий, сам обращался в день
снегопада в "светосодержащую" точку.
Первый снег был чувствительно важен для северян.
Он был адресован всем, и каждому из них лично, и
принимался сокровенно и сосредоточенно.
Концентрация и мгновенность белого была при этом
очень важна. Первый снег исчезал непременно по
окончании праздничного дня — оставляя по себе
лишь похмелие природы, грязь и тоску. Но знак его
становился от того еще более чист, несмываем в
памяти. Сама природа-матушка рисовала размером
во весь этот день белейшую отметину. Сие
средоточие света помогало обитателям
безразмерной москвокляксы в сохранении личного
тепла, в защите потаенной свободы. Всякий
"проглотивший весь свет", сжатый до точки,
оказывался под (и становился сам) спасительным,
недвижномраморным покровом. Вот он, искомый
фокус. Момент преображения света, порог, за
которым он получал следующее по знаку измерение.
Мгновенный выдох грядущей, но еще невидимой зимы
налетал с востока и словно задергивал ворошилище
лиц и листьев, — и суета уходила, только лица
леденели, пряча летнее тепло.
Странным образом этот обобщающий, замыкающий
“жест” октября совпадает с движением
осеняющего себя крестом московита. В самом деле,
почему мы крестимся, завершая крест от правого
плеча к левому?
Вот ответ времяведа, исследователя праздничной
материи. Восточные христиане, крестясь, словно
задергиваются прозрачной, непрони-цаемой
шторкой; западные, напротив, как будто
открываются в последнем, обнажающем душу жесте. В
здешнем укрывающем движении ощущаются
сосредоточенность, и замирание, и несомненное
желание защитить, спрятать, оставить в
сокровении и тайне обрететенный в полное лето
свет. Самый этот жест есть покров. Он означает
готовность к рядом стоящей зиме. (В сталинские
времена была традиция — в день падения первого
снега верующие, не имея возможности пойти в
церковь, отмечали событие тайно, молясь точно на
икону — на свет-снег). У нас всегда стоит зима. У
нас каждый день праздник. Граница между ними
прозрачна, как снежная кисея.
Эту сумму синхронных жестов (личная
сосредоточенность плюс замыкание праздника в
неподвластную времени точку) мы и наблюдаем в
покровский сезон. Покров означает мгновенную
готовность к зиме. Он демонстрирует пример
совершенной мобилизации природы. Следуя ему,
северянин чертит границу, словно раздвигая в
охлажденной, подступившей к самому сердцу
государственной тверди — коридор, чулан, пещеру.
(Кухню, уголок под одеялом, ребристый купол во
рту.) Между прочим, известную актуальность
подобное рассуждение может иметь место и теперь.
Точно так же, как первый снежный залп прерывает
череду сентябрьских отмечаний, новый
(государственный, политический, военный?) монолит
готов пресечь аморфное брожение свободы, —
непроговорившей, стилистически и празднично не
спаявшей самое себя. Еще одно показательное
зрелище Покрова: лица только что кривлявшихся и
певших людей готовы вновь замкнуться, одеться
льдом.
Несомненно, мы наблюдаем самый сложный переход
на всем протяжении Круглого Года. Поверхностное
прочтение его невозможно — слишком сложна
роящаяся большим пространством сумма света и
снега. В этой сумме открывается существование
умноженного, а значит, максимально свободного
мира; хрупкость ее очевидна. Отсюда требование
личной ответственности за его, четырехмерного
мира, сохранность: каждый человек есть сам по
себе покров, вместилище фокуса света (все
значения слова). Вместе с тем обстояние ледяного
сплачивает дробь кафельноголовых московитов.
Сие уравнение многомерно; но иначе не сохранить
наш живонеживой, монолитнодискретный,
постпраздничный мир.
|
|
|