“Вам счастливо оставаться, по нам не скучать...”

О писателе, книги которого даны нам в утешение

“... Не помню, снились ли ангелы. Но до сего дня живо во мне: ...небо, коснувшееся меня”.
Иван Шмелев. “Лето Господне”

Вот каков был нынче Покров. Серебристо-серый, мягко наворачивается он с утра, а к вечеру разглаживается, как под женской рукой, и тогда голубое небо сквозь холстину проглядывает. Солнце, будто уже и забывшее про нас, вдруг побежит по окнам и лужам, блеснет голубым и рыжим.
И весь день – молчаливый в пригородах. А в полях и вовсе, кроме своих шагов, ничего не услышишь. Вся земля утихла под покровом. Как ребенок – успокоилась.
В такое пасмурное и тусклое время хорошо читать и перечитывать книги Ивана Сергеевича Шмелева. Усталая душа находит в них драгоценные краски, невиданные, быть может, с самого раннего детства. Слышит звуки забытые, слова ласковые, от которых мы отвыкли. Открываешь “Лето Господне” на любой странице, и сердце возвращается домой.
В утешение даны нам книги Ивана Шмелева. Только жаль, что это утешение так долго нас искало. И мы сами от него уворачивались, как уворачиваются иногда подростки от бабушкиной руки, стыдясь ласки.
Лишь в середине восьмидесятых годов, совсем недавно, разрешили в России печатать книги “самого русского из всех русских писателей” (так говорил о Шмелеве поэт Константин Бальмонт). Сколько поколений лишили радости! Прочитать Шмелева в двенадцать или тринадцать лет – как это важно для возрастания доброго в душе, какое, верно, счастье вспоминать потом об этом чтении!
“...О, незабвенный вечер, гаснущий свет за окнами... И теперь еще слышу медленные шаги, с лампадкой, поющий в раздумье голос:
Ангели поют на не-бе-си-и...
Звон в рассвете, неумолкаемый. В солнце и звоне утро. Пасха...”
Не было ничего в моем детстве.

Звонницы уцелевшие молчали – там гулял ветер и зияла пустота или колокола были примотаны, закованы проволокой под предлогом музейности.
Вспоминаю колокола вологодской соборной колокольни. Могучие, сурово-красивые, с древней вязью по краю! Даже молчание их было величественным. Сколько раз, забравшись на площадку звонницы, я оглаживал руками холодные бока пленников, пытаясь догадаться, каким звуком налиты колокола.
А они все молчали с прикованными намертво языками. И воздух нашего двора резали по утрам лишь гудки маневровых тепловозов, доносившиеся с вокзала.
Колокольный звон в Вологде разрешили только в конце восьмидесятых годов, и то как музыку для ублажения туристов. В апреле 89-го с парнями-афганцами мы ходили по обкомам, добиваясь, чтобы разрешили помянуть ударами колокола павших в Афганистане вологодских ребят. Потом я искал по городу звонаря. Им оказался веселый рыжий парень, то ли альпинист, то ли водолаз. Он очень обрадовался, что еще разрешили ударить в большой колокол.
Помню, люди заплакали, когда раздался первый удар колокола и густой, непередаваемой красоты звук поплыл над нами, над рекой.
“...И все накрыло великим гулом, чудесным звоном из серебра и меди...”
Не было этого в моем детстве, но вот отзывается душа на Шмелева, будто узнает, будто и с ней так было.
Несколько лет назад ивановский фермер Федор Левашов рассказал мне, как нашел на свалке старый ржавый плуг, принес домой, долго выправлял да чистил. Соседи спрашивали: “В музей продашь?” А он – в поле, на лошадке пахать. Народ забурлил: “Вот в космос летаем, а опять к сохе возвращаемся!..” Федор на смешки – ноль внимания. Получил урожай отменный. Смеяться перестали. “Так издревле пахали. Отец и дед не пахали, у них своей земли не было. А прадед пахал. Я как встал за плуг – руки все вспомнили. В руках, как я понимаю, не только сила, но и память скрыта...”
Уж если руки помнят, то как душе не вспомнить?
“...Будем с тобой снег сгребать, лопаточку тебе вытешу... запалим в мастерской чугунку сосновыми чурбаками. И всего у нас запасено будет, ухитримся потепле, а над нами Владычица, покровом своим укроет. Под ее Покровом и живем. И скажет Господу: “Господи, вот и зима пришла, все наработались, напаслись... благослови их, Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть...”
Это Горкин беседует с маленьким Ваней Шмелевым. Михал Панкратыч Горкин – старый плотник-филенщик. Простой плотник, а чужие люди принимают его за священника – так он разумен и благочестив.
“Потому, милок, и не страшно нам ничего, под таким-то Покровом. Нам с тобой не будет ничего страшно: работай знай – и живи, не бойся, заступа у нас великая...”
Горкин, вечный Горкин... В детстве ведь все вечными кажутся. Нет, не кажутся, а так и есть: все вокруг вечные, и все вокруг навсегда сотворено.
У Шмелева в “Лете Господнем” все вечные, все добрые, все ласковые.
“И люди ласковые такие... будто мы все родные”. И читают из Иоанна Златоуста золотые слова, они тихим эхом разносятся по всей книге:
“Счастлив тот дом, где пребывает мир... где брат любит брата, родители пекутся о детях, дети почитают родителей! Там благодать Господня...”
Книгу Шмелева первые ее читатели сравнивали с иконой – такой светлой, такой лучезарной она казалась. И было непонятно, откуда такое идеальное, детское представление о России у человека, пережившего в России кошмар голода, хаоса, братоубийства, потерявшего там своего единственного сына.
Недавно впервые были опубликованы письма Ивана Сергеевича Шмелева, написанные из Крыма в конце 1921 года. Все они – плач о любимом сыне Сергее, артиллерийском офицере, схваченном в госпитале красными боевиками и, очевидно, вскоре расстрелянном. Иван Сергеевич тщетно пытался выяснить судьбу Сергея, а потом, узнав правду, пытался понять, за что убили больного туберкулезом юношу...
В двадцать втором году 20 ноября Шмелев вместе с женой Ольгой Александровной выехал в Берлин. Больше в Россию он не вернулся. “Я решил остаться свободным писателем...”
Книга “Лето Господне” выросла из небольшого рассказа “Рождество”, написанного в 1927 году по просьбе Ивушки – маленького сына племянницы писателя Ю.А.Кутыриной.
“Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну что же... Не поймешь чего – подскажет сердце”.
В название книги Шмелев взял слова Иисуса Христа из евангельского чтения на Церковное Новолетие (1 сентября по старому стилю). “Дух Господень на Мне, ибо помазал Меня... проповедовать лето Господне...” (Лука. 4, 16–21).
Шмелев был благословлен на писательский путь преподобным иеромонахом старцем Варнавой, жившим в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой лавры в конце прошлого века. “Превознесешься своим талантом...” – сказал старец задолго до того, как в 1911 году Иван Шмелев написал свою первую большую повесть “Человек из ресторана”. Эта повесть о судьбе ресторанного лакея вызвала шквал восторженных откликов; книгу быстро перевели на несколько европейских языков. До вершинного создания Шмелева оставалось еще двадцать лет ежедневной работы и нелегкой жизни. После выхода в свет “Лета Господня” Анри Труайя сказал о Шмелеве: “Он хотел быть только национальным писателем, а стал писателем мировым”.
Но и среди мировых писателей Шмелев какой-то отдельный от всех, избранный. Небо его коснулось. Пожалуй, ни до, ни после Шмелева русское слово не было столь утешительно для читателя.
“Нахожу слабые слова: смутно ловлю из далей ускользающий свет – хрустальный, льдистый... Свет радостного детства”.
Утешение – как костер на том берегу. Туда переправиться, быть может, и нельзя, но важно видеть перед глазами этот заречный свет.
Вслед за скорбью должно приходить утешение. Без него как жить дальше?
В последние годы русская литература освободилась от многого, что угнетало ее. Но порой кажется, что вместе с водой выплеснули и ребенка.
Потерялось вдруг то, что составляло сердечную, стержневую суть отечественной словесности – утешительную интонацию, сострадание. И сразу охладел к литературе читатель, а для толстых литературных журналов он просто исчез. Писатели и критики по сей день не могут понять, куда пропали те многие тысячи и даже миллионы людей, которые еще десять лет назад не представляли себе жизни без “Литературки” и “Нового мира”?
Причин у этой пагубы – море. Но одна из них, похоже, в том, что современная литература не исполнила свой долг утешения и в глазах народа потеряла свое назначение.
Быть может, в других странах говорить о долге писателей смешно и глупо, там люди в большинстве своем утешены своим материальным достатком, семейным и общественным покоем. Там не поймут, о чем и речь. Но у нас-то, в перестрадавшей и надломанной стране...
Вернемся к Шмелеву, под надежную защиту его книг. Послушаем, что там толкует вечный Горкин, снимая карту и крестясь: “Ну, нам час добрый, а вам счастливо оставаться, по нам не скучать...”.

Фото Л.СТАРИКОВА

Ваше мнение

Мы будем благодарны, если Вы найдете время высказать свое мнение о данной статье, свое впечатление от нее. Спасибо.

"Первое сентября"